Говард Лавкрафт - Дагон

[Безумный_Художник]

Я пишу в состоянии сильного душевного напряжения, поскольку сегодня
ночью намереваюсь уйти в небытие. Я нищ, а снадобье, единственно благодаря
которому течение моей жизни остается более или менее переносимым, уже на
исходе, и я больше не могу терпеть эту пытку. Поэтому мне ничего не
остается, кроме как выброситься вниз на грязную улицу из чердачного окна. Не
думайте, что я слабовольный человек или дегенерат, коль скоро нахожусь в
рабской зависимости от морфия. Когда вы прочтете эти написанные торопливой
рукой страницы, вы сможете представить себе хотя вам не понять этого до
конца, как я дошел до состояния, в котором смерть или забытье считаю лучшим
для себя исходом.
Случилось так, что пакетбот, на котором я служил в качестве суперкарго,
подвергся нападению немецкого рейдера в одной из наиболее пустынных и
наименее посещаемых кораблями частей Тихого океана. Большая
война1 в то время только начиналась, и океанская флотилия
гуннов2 еще не погрязла окончательно в своих пороках, как это
случилось немного погодя. Итак, наше судно стало законным военным трофеем, а
с нами, членами экипажа, обращались со всей обходительностью и
предупредительностью, как и подобает обращаться с захваченными в плен
моряками. Наши враги охраняли нас не очень-то тщательно, благодаря чему уже
на шестой со времени нашего пленения день мне удалось бежать на маленькой
лодке, имея на борту запас воды и пищи, достаточный для того, чтобы
выдержать довольно длительное путешествие.
Обретя наконец-то долгожданную свободу и бездумно положившись на волю
волн, я имел весьма смутное представление о том, где нахожусь. Не будучи
опытным навигатором, я смог только очень приблизительно определить по
положению солнца и звезд, что нахожусь где-то южнее экватора. О долготе я не
имел ни малейшего представления; тщетной оказалась и надежда на то, что
вскоре удастся увидеть полоску берега или какой-нибудь островок. Стояла
хорошая погода и в течение бессчетного количества дней я дрейфовал под
палящим солнцем, ожидая, что появится какой-нибудь корабль или течение
выбросит меня на берег обитаемой земли. Однако ни корабль, ни земля так и не
появились, и постепенно меня охватило отчаяние от сознания своего полного
одиночества посреди вздымающейся синей громады нескончаемого океана.
Изменения произошли во время сна. Я не могу припомнить в деталях, как
все случилось, поскольку сон мой, будучи беспокойным и насыщенным различными
видениями, оказался тем не менее довольно продолжительным. Проснувшись же, я
обнаружил, что меня наполовину засосало в слизистую гладь отвратительной
черной трясины, которая однообразными волнистостями простиралась вокруг меня
настолько далеко, насколько хватало взора. Моя лодка лежала на поверхности
этой трясины неподалеку от меня.
Хотя легче всего представить, что первым моим чувством было изумление
от такой неожиданной и чудовищной трансформации пейзажа, на самом деле я
скорее испугался, чем изумился, ибо воздух и гниющая почва произвели на меня
столь жуткое впечатление, что я весь похолодел внутри. Почва издавала
мерзкий запах, исходящий от скелетов гниющих рыб и других, с трудом
поддающихся описанию объектов, которые, как я заметил, торчали из
отвратительной грязи, образующей эту нескончаемую равнину. Скорее всего мне
не удастся в простых словах передать картину этого неописуемого по своей
мерзости пейзажа, который окружал меня со всех сторон. Я не слышал ни звука,
не видел ничего, кроме необозримого пространства черной
трясины, а сама абсолютность тишины и однородность ландшафта подавляли
меня, вызывая поднимающийся к горлу ужас.
Солнце сияло с небес, которые показались мне почти черными в своей
безоблачной наготе; казалось, они отражали это чернильное болото у меня под
ногами. Когда я влез в лежащую на поверхности трясины лодку и немного
пораскинул мозгами, я решил, что ситуации, в которой я оказался, может
найтись только одно объяснение. Вследствие подводного извержения вулкана
невиданной силы часть океанского дна оказалась выброшенной на поверхность,
причем наверх были вынесены слои, которые в течение многих миллионов лет
лежали скрытыми под необозримой толщей воды. Протяженность новой земли,
поднявшейся подо мной была столь велика, что, как я ни напрягал свой слух, я
не мог уловить ни малейшего шума океанской волны. Не было видно и никаких
морских птиц, которые обычно в таких случаях слетаются в поисках добычи,
каковую представляют из себя мертвые морские организмы.
В течение нескольких часов я сидел, предаваясь размышлениям, в лодке,
которая лежала на боку и давала мне небольшую тень, в то время как солнце
перемещалось по небу. На закате дня почва стала менее вязкой, и мне
показалось, что она достаточно подсохла для того, чтобы в скором времени по
ней можно было пройти пешком. В ту ночь я спал, но очень немного, а на
следующий день занимался упаковкой вьюка с водой и пищей, готовясь к поискам
исчезнувшего моря и возможного спасения.
На третье утро я обнаружил, что почва стала уже настолько сухой, что по
ней можно было шагать без всяких усилий. Запах гниющей рыбы сводил с ума, но
я был слишком озабочен более серьезными вещами, чтобы обращать внимание на
такие незначительные неудобства, и бесстрашно продвигался к неведомой цели.
Весь день я уверенно шел на запад, сверяя курс по отдаленному холму,
вздымавшемуся посреди этой черной пустыни. В ту ночь я сделал привал под
открытым небом, а наутро продолжил свое продвижение к холму, хотя моя цель,
как мне показалось, почти не приблизилась ко мне по сравнению с днем, когда
я впервые заметил ее. К вечеру четвертого дня я достиг подножия холма,
который оказался гораздо выше, чем он виделся на расстоянии; из-за
прилегающей долины он более резко выделялся на общем фоне. Я слишком устал,
чтобы сразу начинать подъем, и прикорнул у окрашенного лучами заходящего
солнца склона холма.
Я не знаю, почему мои сны были в ту ночь такими безумными, но еще до
того, как убывающая, фантастически выпуклая луна взошла на востоке и стала
высоко над равниной, я проснулся в холодном поту, решив больше не спать.
Слишком ужасными были мои ночные видения, чтобы я мог и дальше выносить их.
И тут-то, в холодном сиянии луны, я понял, как опрометчиво поступал,
путешествуя днем. Пережидая дневные часы в каком-нибудь укрытии, куда не
достигали слепящие лучи обжигающего солнца, я мог бы сберечь немало сил для
ночных переходов; и в самом деле, сейчас я чувствовал себя вполне способным
совершить восхождение, на которое я не решился во время заката солнца.
Подхватив свой вьюк, я начал путь к гребню холма.
Я уже говорил, что монотонное однообразие холмистой равнины наполняло
меня неясным страхом; но мне кажется, что страх этот был ничем по сравнению
с тем ужасом, что я испытал, когда достиг вершины холма и глянул вниз на
другую его сторону. Моему взору предстал бездонный карьер или, если угодно,
каньон, черные глубины которого не трогал пока свет луны, взошедшей еще
недостаточно высоко для того, чтобы пролить свои лучи за крутой скалистый
гребень. У меня возникло чувство, что я стою на краю мира и заглядываю в
бездонный хаос вечной ночи, начинающийся за этим краем. Меня охватил ужас, и
перед моими глазами пронеслись реминисценции из Потерянного рая 3
и страшное восхождение Сатаны из проклятого царства тьмы.
Когда луна поднялась выше, я стал замечать, что склоны долины были
отнюдь не такими вертикальными, как я представлял себе вначале. Выступы и
обнаженные слои породы образовывали хорошую опору для ног, благодаря чему
можно было легко спуститься вниз, а через несколько сотен футов крутой обрыв
и вовсе переходил в пологий спуск. Под влиянием импульса, который я и сейчас
не могу до конца объяснить себе, я начал спускаться по почти отвесной стене,
с трудом цепляясь за выступы скал, пока не остановился внизу, на пологом
склоне, не отрывая взора от стигийский глубин, которых никогда еще не
достигал ни единый луч света.
Почти сразу же мое внимание привлек огромных размеров странный предмет,
расположенный на противоположном склоне, круто поднимавшемся примерно на
сотню ярдов надо мной; обласканный лучами восходящей луны, которых он не
знал, наверное, уже миллионы лет, предмет этот испускал белое мерцающее
сияние. Вскоре я убедился, что это была всего лишь гигантская каменная
глыба, однако все же не мог отделаться от впечатления, что ее контуры и
положение не являлись результатом деятельности одной только природы. Когда
мне удалось разглядеть предмет более подробно, меня охватили чувства,
которые я не в силах выразить, ибо, несмотря на чудовищную величину глыбы и
ее присутствие в бездне, разверзшейся на морском дне еще во времена, когда
мир был слишком молод, чтобы его могли населять люди, несмотря на все это, я
вдруг совершенно отчетливо понял, что этот странный предмет являлся
тщательно оконтуренным монолитом, массивное тело которого несло на себе
следы искусной обработки и, возможно, служило когда-то объектом поклонения
живых и мыслящих существ.
Ошеломленный, испуганный, и тем не менее испытывающий нечто вроде
невольной дрожи восхищения, присущей ученому или археологу, я внимательно
осмотрел окружающую меня картину. Луна, находящаяся почти в зените, ярко и
таинственно светила над отвесными кручами, окаймлявшими ущелье, и в этом
почти дневном сиянии мне удалось различить, что на дно каньона стекает
обширная река она извивается и исчезает в противоположных его концах, почти
задевая мне ноги своими водами. Мелкие волны на другой стороне ущелья
плясали у основания громадного монолита, на поверхности которого я мог
сейчас ясно видеть как надписи, так и грубо высеченные фигурки. Надписи были
выполнены в иероглифической системе, абсолютно мне незнакомой и состоящей по
большей части из условных символов, связанных с водной средой. Среди знаков
были рыбы, утри, осьминоги, ракообразные, моллюски, киты и им подобные
существа. Все это было совершенно непохоже на то, что я когда-либо видел в
ученых книгах. Некоторые символы представляли из себя изображения каких-то
морских существ, очевидно, неизвестных современной науке, но чьи
разложившиеся формы, мне довелось ранее наблюдать на поднявшейся из океана
равнине.
Но более всего я был очарован живописной резьбой. По ту сторону
текущего между мной и каменной глыбой потока воды находилось несколько
барельефов, которые, благодаря их огромным размерам, можно было разглядеть,
не напрягая зрения. Клянусь, их сюжеты могли бы вызвать зависть у самого
Доре. Я думаю, что эти объекты, по замыслу, должны были изображать людей
или, по крайней мере, определенный род людей, хотя существа эти изображались
то резвящимися, как рыбы, в водах какого-то подводного грота, то отдающими
почести монолитной святыне, которая также находилась под волнами. Я не
отваживаюсь останавливаться подробно на их лицах и формах, ибо одно лишь
воспоминание об этом может довести меня до обморока. Гротескные в такой
степени, недоступной, пожалуй, даже воображению По или Булвера4,
они были дьявольски человекоподобными в своих общих очертаниях, несмотря на
перепончатые руки и ноги, неестественно широкие и отвислые губы, стеклянные
выпученные глаза и другие особенности, вспоминать о которых мне и вовсе
неприятно. Довольно странно, но они, похоже, были высечены почти без учета
пропорций их сценического фона например, одно из существ было изображено
убивающим кита, который по величине едва превосходил китобоя. Как я уже
говорил, я отметил про себя гротескность фигур и их странные размеры; однако
мгновение спустя я решил, что это просто боги, выдуманные каким-нибудь
первобытным племенем рыбаков или мореходов, чьи последние потомки вымерли за
многие тысячелетия до появления первого родственника пилтдаунца или
неандертальца. Охваченный благоговейным страхом, который вызвала во мне эта
неожиданно представшая моим глазам картина прошлого, по дерзости своей
превосходящая концепции наиболее смелых из антропологов, я стоял в глубоком
раздумье, а луна отбрасывала причудливые блики на поверхность лежащего предо
мною безмолвного канала.
Затем вдруг я увидел его. Поднявшись над темными водами и вызвав этим
лишь легкое, почти беззвучное вспенивание, какой-то необычный предмет плавно
вошел в поле моего зрения. Громадный, напоминающий Падифема5 и
всем своим видом вызывающий чувство отвращения, он устремился, подобно
являющемуся в кошмарных снах чудовищу, к монолиту, обхватил его гигантскими
чешуйчатыми руками и склонил к постаменту свою отвратительную голову,
издавая при этом какие-то неподдающиеся описанию ритмичные звуки. Наверное,
в тот самый момент я и сошел с ума.
Я почти не помню своего сумасшедшего подъема на гребень скалы и
возвращения к брошенной лодке, которые я совершил в каком-то исступленном
бреду. Мне кажется, всю дорогу я не переставал петь, а когда у меня не
оставалось сил петь, принимался бездумно смеяться. У меня остались смутные
воспоминания о сильной буре, которая случилась через некоторое время после
того, как я добрался до лодки; во всяком случае, я могу сказать, что слышал
раскаты грома и другие звуки, которые природа издает только в состоянии
величайшего неистовства.
Когда я вернулся из небытия, я обнаружил, что нахожусь в госпитале
города Сан-Франциско, куда меня доставил капитан американского корабля,
подобравшего мою лодку в открытом океане. Находясь в бреду, я очень многое
рассказал, однако, насколько я понял, моим словам не было уделено
какого-либо внимания. Мои спасители ничего не знали ни о каком смещении
пластов суши в акватории Тихого океана; да и я решил, что не стоит убеждать
их в том, во что они все равно нс смогли бы поверить. Как-то раз я отыскал
одного знаменитого этнолога и изумил его неожиданной дотошностью своих
распросов относительно древней палестинской легенды о Дагоне, Боге Рыб, но
очень скоро понял, что мой собеседник безнадежно ограничен, и оставил свои
попытки что-либо у него узнать.
Это случается ночью, особенно когда на небе стоит выпуклая, ущербная
луна. Тогда я снова вижу этот предмет. Я пробовал принимать морфий, однако
наркотик дал только временную передышку, а затем захватил меня в плен,
сделав рабом безо всякой надежды на освобождение. И сейчас, после того, как
я представил полный отчет, который станет источником информации или, скорее
всего, предметом презрительного интереса окружающих, мне остается только
покончить со всем этим. Я часто спрашиваю себя, не было ли все случившееся
со мною чистой воды фантомом всего лишь причудливым результатом деятельности
воспаленного мозга в то время, как после побега с немецкого военного корабля
я лежал в бреду в открытой лодке под лучами палящего солнца. Я задаю себе
этот вопрос, но в ответ мне тут же является омерзительное в своей
одушевленности видение. Я не могу думать о морских глубинах без содрогания,
которое вызывают у меня безымянные существа, в этот самый момент, быть
может, ползущие и тяжело ступающие по скользкому морскому дну, поклоняющиеся
своим древним каменным идолам и вырезающие собственные отвратительные образы
на подводных гранитных обелисках. Я мечтаю о том времени, когда они
поднимутся над морскими волнами, чтобы схватить своими зловонными когтями и
увлечь на дно остатки хилого, истощенного войной человечества о времени,
когда суша скроется под водой и темный океанский простор поднимется среди
вселенского кромешного ада.
Конец близок. Я слышу шум у двери, как будто снаружи об нее бьется
какое-то тяжелое скользкое тело. Оно не должно застать меня здесь. Боже, эта
рука! Окно! Скорее к окну!

1. Имеется в виду Первая Мировая война 1914-18 годы [вернуться]
2. Гунны - здесь: презрительное прозвище немцев [вернуться]
3. Произведение Джона Милтона (1608-1674), английского поэта и
публициста, построенное на основе библейских сюжетов. Изобилует сценами
фантастических битв между воинством Сатаны и ангелами, перемежающимися
идиллическими картинами рая и описаниями космических простанств. [вернуться]
4. Булвер-Литтон (1803-1873) - английский писатель, автор
многочисленных исторических романов, наиболее известными являются "Риенци,
или Последний трибун" и "Последние дни Помпеи", и драматических произведений
[вернуться]
5. Полифем (греч., миф.) - одноглазый циклоп, ослепленный Одиссеем

@темы: рассказы, мистика, ужасы